Диана Видстром читает лекции о японской визуальной культуре в школе BBE уже несколько лет. Расспросили ее, как она прошла путь от искусствоведа до совладелицы студии веб-разработки и чем похожи дизайн-индустрии России и Японии.
Расскажи в двух словах, кто ты и чем сейчас занимаешься.
В двух словах я — счастливый человек. У меня трое детей, я окружена классными людьми и в настоящее время живу в космическом месте — на острове посреди Атлантического океана. По жизни мне приходилось совмещать несколько специальностей и ролей: в студенческие годы — изучать историю искусства в МГУ и работать лаборантом в музее, но при этом работать в изданиях о музыке и культуре и обозревать концерты. К тому же большая часть моей жизни проходила в интернете. Так что сейчас я независимая исследовательница современного японского искусства и дизайна, а также совладелица студии веб-разработки и онлайн-проектов.
Ты согласна с тем, что искусствоведение — консервативная профессия?
Да, все же это историческая наука, и при помощи традиционного подхода она стремится к сохранению исторической достоверности. Но в Европе искусствоведение касается по большей части прогрессивных вопросов — феминизма, неогуманизма, инклюзии, экологических проблем, — это очень здорово.
Ты курировала первую выставку Ёкоо Таданори в России. Чему научила тебя деятельность куратора?
С выставкой Ёкоо Таданори получилось интересно. Инициативу поддержали уважаемые организации: Japan Foundation и коммерческий партнер Mitsubishi Electric. Но фактические работы Ёкоо-сана до России так и не доехали. Буквально за месяц до открытия пришлось поменять концепцию и создать то, что через пару лет назовут в музейном мире «иммерсивной выставкой». А разговор с художником стал возможен из-за отзывчивости администрации Музея Востока: они договорились с гидом в Токио, чтобы тот заехал на студию Ёкоо Таданори в районе Сэтагая. Гид рассказывала, что в студии никого не было, и когда она уже собралась уходить, по улице из густого тумана к ней выехал пожилой человек на велосипеде. Это был Ёкоо-сан. Идея ему понравилась, так как он знал и уважал советских и российских художников.
Всем, кто сделал возможной эту выставку и поучаствовал в ее создании, я буду пожизненно благодарна. Я была молодым и амбициозным куратором, но на самом деле это скромная проджект-менеджерская роль.
Как восприняла выставку российская аудитория тогда и как она воспринимает японских художников сейчас?
Я думаю, это была короткая и яркая феерия. Для Музея Востока, который ориентирован на традиционное искусство, в крайнем случае на модернизм, это было необычно. Японских художников в России всегда воспринимали на ура. В России очень сильная школа японистики, русский язык фонетически похож на японский (как ни странно). В культурном плане наши нации до сих пор пребывают в состоянии влюбленности. Все же Япония очень близко находится к России. Однажды я летела из Парижа в Токио и поразилась тому, что по одну сторону борта я видела Дальний Восток, а по другую — Хоккайдо.
Как мировосприятие японцев повлияло на развитие дизайна?
Оно его предопределило. И в английском, и в японском языках слово «дизайн» может означать как жанр искусства, так и метод работы, жизни и мировосприятия. В японской культуре все взаимосвязано: без традиционного искусства не было бы популярной культуры, аниме, манги или видеоигр. Это очень интересно, потому что без подготовки не станешь воспринимать «Акиру» (культовое аниме 1987 года) как часть синтоистской традиции или искать проявления «моно-но аварэ» («очарования вещей») в коллекциях Uniqlo, а оно там есть.
Дизайн-индустрии России и Японии — в чем различия и есть ли сходства?
В Японии важную роль играют артели, студии всемирно известных дизайнеров старшего поколения, которые сплачивают младшее поколение в среде наставничества и усердного труда. Так повелось еще с 1950-х, когда в экономике наблюдался рост корпоративных структур. Думаю, в России тоже важны дизайн-студии: в одиночку сложно прорваться. А вот в США совсем не так — трамплины для представителей творческих профессий и вообще рынок фрилансеров настолько развиты, что можно сотрудничать со всеми, но при этом оставаться самим по себе.
Какие были ключевые события на твоем пути от искусствоведа до IT-специалиста? Эта дорога — смена деятельности или инертное профессиональное развитие?
Скорее инертное. В двенадцать лет я выпросила у родителей модем. Лет в пятнадцать — умела писать примитивные сайты на HTML и хостить их на «Народе» (уже закрытый сервис бесплатного хостинга и менеджмента сайтов. — Прим. ред.). После аспирантуры переехала в Испанию, найти работу по специальности было сложно, поступила во вторую аспирантуру. Занималась всем подряд, поддерживала блоги, изучала SEO.
Затем были два суперских года работы в детском образовательном проекте «Приключения Чевостика» — там я начала разбираться в архитектуре сайтов и формулировать мысли так, чтобы разработчики меня понимали. В их среде я и осталась как проджект-менеджер и продакт. В этом году у меня одна задача — работать над проектами в соавторстве с партнером, техническим директором нашей студии веб-разработки ReScale. Проекты о японском дизайне мы тоже планируем.
Что дает NFT-художнику искусствоведческое образование?
Думаю, главное, что дает искусствоведческое образование, — это насмотренность прекрасным и критическое мышление. Искусствоведы — первоклассные камертоны. Одна моя коллега и подруга недавно сказала: «Сложно быть историком в наше время», — так как непросто выдерживать публичные заявления, в которых история перевернута вверх дном. Искусствоведам в России не хватает только экономической жилки. Это образование должно открывать много карьерных путей, но сейчас их нет. Надеюсь, в будущем нас ждут акселераторы арт-стартапов и разные программы для искусствоведческих инициатив.
Насчет NFT-художников я не знаю. Мне кажется, художником NFT может стать кто угодно: и дизайнер, и живописец, и видеоартист, и фотограф, и блогер из глубинки. Это просто медиум для связей с общественностью и продажи своих работ. Никаких специальных знаний для работы с NFT не нужно. Класс, правда?
Как бы ты хотела развиваться дальше?
В этой жизни я хотела бы получить лицензию частного пилота и научиться управлять гидросамолетом. С каждым годом климатические изменения становятся все заметнее, не думаю, что смогу в будущем оставаться в стороне от этой проблемы. С гидросамолетом я смогу участвовать в тушении лесных пожаров.